Всем привет. Меня Андрей зовут, я алкоголик. Спасибо за возможность поделиться опытом по Первому шагу. Я трезв уже 3 года 10 месяцев, и к первому шагу я шёл лет восемь. В 26 лет он случился. И, если честно, на сегодняшний момент я могу лишь сказать, что очень благодарен, что он случился при жизни.
Знаете, я был настолько упёртый в своей эгоистичной воле, что даже если мне было очень больно пить, я всё равно пил. Если мне приходилось жертвовать чем-то весьма ценным по меркам современного общества, да и в целом адекватного общества — например, доверием близких, семьи или друзей — то рано или поздно ради алкоголя я этим жертвовал. И почему? Ну, потому что меня привлекала свобода в рюмке. То есть я выпивал, и мне казалось, что в таком ключе моя жизнь сносна, что она выносима. В принципе, мне казалось, что это свобода, и я наслаждался. Поначалу, конечно, я кайфовал, было смешно, классно: всякие драмы, события, драки и прочие истории. В общем, всё подряд было прикольно, очень увлекательно. Прекрасная молодость, юность и так далее.
Но со временем краски сгущались, и вот когда это превратилось в домашние тапочки и бутылку, что-то стало совсем невесело. И казалось бы, если раньше я напивался, потому что была какая-то вечеринка, тусовка, мероприятие, то сейчас это просто обычный день и обычный вечер, а я в дрова — потому что трезвым мне быть просто невыносимо. И проблема была не в том, что я выпивал и вёл себя неадекватно, а проблема была в том, что если я не выпивал, это неадекватное поведение было в голове. Вначале я очень много сдерживал. Со временем сдерживать стало трудно, и я начал проявлять эти неадекватности по отношению к другим людям. И это превратилось не просто в какую-то трезвость, а в сумасшедшую трезвость. Сам собой оставаться я практически не мог.
И я продержался дважды по 9 месяцев в конкретно сухой трезвости. При этом просто ходил на группы. Я не делал никаких шагов, вообще ничего. Мне просто сказали на собраниях: «Ты главное ходи». Правда, это было параллельное сообщество, но так или иначе, и в нашем сообществе тоже так говорят: ты главное ходи на собрание. И я ходил. И даже пытался брать какие-то служения в надежде на то, что, возможно, Бог меня за это обнимет, поцелует, и я чудом стану счастлив без алкоголя. И так я дважды попробовал такой вариант трезвости.
А на третий раз мне захотелось просто повеситься от этого состояния, потому что оно было просто невыносимым. Вот это чувство надвигающейся беды, которое меня преследовало без бутылки, было каким-то адом, понимаете, как будто меня прокляли. Это как в фильмах, где демоны завладевают душой… И мне это казались полнейшей правдой, потому что в моей голове происходила какая-то непреодолимая дурь.
И после сухих попыток я, конечно, шёл пить, потому что в пьянке было гораздо больше свободы, чем в бесшаговом нахождении на этих группах, которые в своей сущности ничего не дают. Потому что группы фактически существуют для того, чтобы найти на них новичка и поделиться опытом прохождения шагов. И больше ни для чего. Мы делимся опытом здесь, по большому счёту, мы не забираем здесь опыт. Сила именно в том, чтобы отдавать эту программу. А чтобы её отдавать, она должна у тебя быть, а чтобы она была, нужно применять принципы, изложенные в Большой книге Анонимных Алкоголиков.
Я, наверное, сейчас секрет не открою: я вообще, в принципе, очень люблю искать лёгкие пути. И для меня это какой-то сложный путь — идти делать, потом идти делиться… Да ну! А нельзя ли доставку заказать? По такому упрощающему образцу. Оказалось — нельзя. Оказалось, что вся моя сухая трезвость и вообще сухое состояние в целом, и невесёлые все пьянки вели меня к состоянию готовности. А готовность-то мне зачем, спрашивается? Оказывается, она нужна для того, чтобы я начал просить сил, чтобы быть честным с самим собой, чтобы увидеть истинную природу своих заблуждений, от которых я, кстати, долгое время пытался убежать — и от каких-то в раннем детстве, и от каких-то в позднем, может, и в юности. И будучи уже вполне себе полувзрослым, я всё убегал от них. А тут, знаете, так забегался, что ясно осознал: от себя не убежишь. Рано или поздно догонят.
И когда повесился мой друг, я понял для себя, что меня ждёт то же самое. Я даже не сомневался в этом. Знаете, это такая простая ясная мысль, что её ни с чем не спутаешь. Сложно сомневаться, когда хочешь сходить в туалет, что ты этого действительно хочешь — извиняюсь за такой простой пример влоб. Но когда ты хочешь себя убить и понимаешь, что ничто человеческое тебе не может помочь, у тебя не возникает сомнений, что ты это сделаешь, вопрос только времени.
Я отчаянно искал спасение, потому что не мог жить дальше так. И я помню то состояние, когда упал дома на колени, весь в слезах, и начал молиться Богу: «Боже, если мне суждено остаться трезвым и счастливым человеком в этой жизни хоть каким-то способом, я прошу тебя, дай мне этот способ. Если мне не суждено, я этого не заслужил и мне нельзя, просто забери меня, потому что я больше не хочу в этом состоянии больше жить. Мне надоело, смертельно надоело».
И, вы знаете, в этот момент что-то случилось. Мне трудно объяснить, что… Спустя полтора-два месяца я уже писал четвёртый шаг, причём писал с бешеным желанием написать и сдать. Не как тягомотное домашнее задание по нелюбимому предмету — а так, как будто от этого напрямую зависела моя жизнь, как от воды, без которой я не проживу и недели. Я писал, хотел увидеть, признать в глубине свои ошибки, потому что понимал: дальше моя жизнь на собственной воле не будет успешной, как ни крути. У меня просто закончились варианты, и поэтому появились силы пройти через четвёртый и пятый шаги.
Их неспроста называют рубежом: принять в глубине души, что ты алкоголик, что в некотором смысле ущербен, а затем признаться другому человеку и Богу в истинной сущности своих ошибок — что я обижался, что я не такой уж и взрослый, что я инфантилен, нечестен, корыстолюбив, эгоистичен, затюканный обиженный ребёнок, а не взрослый мужчина, которому третий десяток.
Да, мне не хотелось в этом признаваться. Но знаете: когда страх оценки стал меньше, чем страх реальной смерти, мне стало просто плевать. Я просто пошёл и начал признаваться. Я был готов признаться вообще в чём угодно, ибо готов был делать всё. Сказали бы собирать бычки во дворе — я бы пошёл их собирать. Да что там бычки, все фантики я бы пошёл собирать, потому что лучше стыдно, чем подло и притворно. Живёшь и чувствуешь, что живёшь; иначе — мучительно или, знаете, подло во всех своих масках просто сдохнуть.
Проблема в том, что я не мог смотреть на мир таким, какой он есть. Я постоянно подкручивал какие‑то декорации, мне всё время казалось: вот соберу их правильно — и буду счастлив. Но ни разу не получилось так скомпоновать, ребят. И я, наоборот, увидел, что из‑за моих декораций, из‑за моего желания создать видимость, пострадали люди. Восьмой и девятый шаги чётко дали понять: мало того что я — этот затюканный обиженный малыш, — я ещё и вредитель. Я фактически душегуб по отношению к некоторым людям и совершил в жизни вещи, которые просто не совместимы с трезвостью.
И я понял: либо я закреплюсь на новой основе, в абсолютно новой для себя жизни, либо мне просто не сдобровать — я умру от пьянки. Вот такой был мой первый шаг. Спасибо.